Сжигание Хамец и как через гематрию выносится приговор
Насер Салахи – араб-христианин, проживавший в Старом городе, был печально известен йерушалаимским евреям. Владел он множеством домов и дворов внутри стен города и, будучи неизменным ненавистником евреев, высасывал из них кровь, как только мог, взимая несоразмерную плату со съёмщиков квартир, повышая её из месяца в месяц.
Но этим не довольствовался. Выискивая ещё способы навредить, он время от времени разрушал эрув, доходивший до самого района Нахалат-Шивъа, и всё для того, чтобы ничего не подозревавшие евреи нарушили субботний запрет по переносу вещей из одного владения в другое.
Являясь владельцем большого количества дворов, был он знаком со многими евреями и их повседневной жизнью. Известно было ему также и о существовании этой жемчужины – удивительного ребёнка – сына праведного бедняка Рабби Даниэля – Ишаэле. Зависть его не ведала границ.
В жестокосердии решил он во что бы то ни стало погубить мальчика. Связавшись с христианской миссией (в те годы очень сильно орудовали миссионеры по Йерушалаиму), он поведал там о великой душе, которую якобы есть возможность спасти для христианства. Те немедленно снабдили его всяческими нечистыми листками, в большей части которых встречались искажённые цитаты из ТаНаХа, и араб передавал эти листки мальчику Ишаэле под благовидным предлогом отнести их в генизу – хранилище, куда обычно складывают священные тексты непригодные для использования, но содержащие Имена Вс-вышнего, и потому подлежащие захоронению. Насер надеялся, что мальчик между делом заглянет в листки, заинтересуется их содержанием и, таким образом погубит свою душу.
Ишаэле, видя строки из Торы, не подозревая ничего плохого, брал листки у араба и опускал их в большую генизу в синагоге «Хурба». Однажды, во время каникул, за считанные дни до Суккота, Насер повстречал Ишаэле возвращавшегося из хедера. Как обычно, он передал ему листки, и Ишаэле решил не бежать немедленно в «Хурбу», ибо время для него было дорого, но сперва зайти ненадолго домой, чуточку перекусить и немедленно возвратиться в Бейт-Кнесет, чтобы повторить пройденное за летние месяцы. Вот и пришёл он, держа листки в руках.
– Что это у тебя? – обратился к нему Рабби Даниэль.
– Да ничего особенного, папочка! Это Насер-араб передал мне несколько Имён, чтобы я отнёс их в генизу в «Хурбе».
– Какое дело этому злодею до Имён, – удивился Рабби Даниэль, – что это он ещё придумал? Хорошо знакомый с плутовской и грязной натурой этого Насера, он немедленно взял из рук Ишаэле листки, чтобы познакомиться с их содержанием. Только он взглянул в них, стало ему плохо, и он упал. Брейндл, занятая на кухне во дворе сушкой кусков халы, оставшихся от субботы, слышит звук падения тела и в испуге вбегает в дом.
– Что случилось? – обращается она к стоящему в стороне и не произносящего ни звука, бледному, как смерть Ишаэле. Не дожидаясь ответа, Брейндл бегом возвращается на кухню и хватает воду, чтобы привести в чувство мужа. Рабби Даниэль приходит в себя с большим трудом.
Подняв веки, он знаками показывает Брейндл, что необходимо немедленно разжечь костёр во дворе. Брейндл, не понимая намёков, думает, что он всё ещё не оправился после обморока:
– Даниэль, – говорит она, – во дворе уже установлена часть суки, и она может воспламениться от костра, не дай Б-г!
– Ты сейчас всё поймёшь, – отвечает Рабби Даниэль, пробуя преодолеть охватившую его слабость и встать, чтобы самому заняться разведением огня. Только теперь Брейндл понимает, что дело нешуточное, и, не мешкая, начинает выполнять просьбу мужа. Спустя несколько мгновений во дворе уже потрескивает большое пламя. Рабби Даниэль быстро входит в дом, вынимает из мешочка с талитом и тфилином «Сидур Рабби Яакова Эмдена», по которому он обычно молится, выходит наружу, бросает в огонь листки, что принёс его сын Ишаэле, листает молитвенник, пока не находит нужное место под названием «Порядок действий в канун праздника Песах», и начинает петь на мотив молитвы, произносимой во время сжигания хамца:
– «Всё дрожжевое и квасное, что находится во владении моём, виденное мной или не видимое, уничтоженное мной или нет, да будет отменено, отчуждено и подобно праху земли».
Вот уже пламя погасло, всё превратилось в мелкий пепел, Рабби Даниэль развеивает этот пепел по ветру, а Брейндл со своей стороны вымывает со всей тщательностью, на которую только способна, место, где происходило сжигание, используя всю, до последней капли, воду в глиняной бочке, стоящей во дворе.
Только после этого Рабби Даниэль немного успокаивается и рассказывает жене о той мине замедленного действия, которую араб-злодей пытался заложить в их дорогого сыночка. Теперь уже праведная Брейндл, в свою очередь, падает в обморок. И поскольку воды в доме больше нет, в таком состоянии она остаётся довольно долго, и Рабби Даниэль не в силах ей помочь. Наконец, мало-помалу она приходит в себя и из неё, как стон, вырывается:
– Даниэль, мне кажется, что дело ещё этим не закончено, мы не можем спокойно пить и есть, пока не спустимся к Рабби Йосефу-Хаиму и не услышим его мнение обо всём этом!
– Я и сам, Брейндл, думаю также, но как я могу показаться на глаза моему учителю и наставнику прежде, чем не окунусь в воды миквы и не очищусь от этой нечисти! Возьму-ка я с собой Ишаэле, спущусь с ним к микве, ну, а потом все вместе отправимся к Рабби.
– Вода в микве сейчас очень холодна, – добавляет Рабби Даниэль, – но выбора нет – не оставаться же в таком состоянии до утра?! Он накидывает на сына тёплое толстое одеяло, и они бегом отправляются с ним в микву, расположенную рядом с Бейт-Кнесетом колеля «Шомрей ha-хомот» («Стражи стен») в Старом городе. И тот, и другой окунаются в ледяной воде и быстро возвращаются домой. Там к ним присоединяется Брейндл, и втроём они направляются в квартал Батей-Мехса к дому Рабби Йосефа-Хаима Зонненфельду.
Рабби Йосеф-Хаим, уже собравшийся, согласно своему обычаю, отправиться к Западной стене для произнесения традиционной молитвы о восстановлении Храма, не был слишком удивлён столь позднему появлению своего ученика с женой: в полной всяких невзгод жизни йерушалаимских евреев, дом Рабби, открытый для посетителей днём и ночью, был единственным адресом при любой возникающей проблеме. Озадачило его лишь столь неурочное бодрствование маленького Ишаэле.
– Мальчик наверняка устал после целого дня учёбы, – неудомевает Рабби, глаза его излучают теплоту и ласку, а мягкая рука гладит ребёнка по головке. Брейндл разражается плачем, а Рабби Даниэль подробно рассказывает о той ловушке, которую приготовил им Насер-араб. Выслушав всю историю, Рабби Йосеф-Хаим пренебрежительно машет рукой, словно отбрасывая беду:
– Не принимайте всё это близко к сердцу!
Считайте, что вам с Небес было послано испытание, дабы проверить вашу праведность, а теперь поблагодарите Вс-вышнего, который направил ваши действия, и с миром возвращайтесь домой. А Ишаэле станет большим человеком в Израиле!
Но прежде, чем Рабби Даниэль и его жена уходят, Рабби добавляет ещё одну фразу:
– Араба этого, насколько я знаю, зовут Насер Салахи, так это же соответствует гематрии слова «мешуга» (умалишённый), так пусть же он будет наказан безумием за своё злодейство.
И вскоре по всему Йерушалаиму разнеслась весть, что Насер, владелец дворов, внезапно помутился рассудком, и турецкие власти, признав его опасным для окружающих, решили выслать помешанного в Египет.
(“Этот возвышенный город”, Менахем Герлиц)
